Пустобайка. Сору-то сколько… черти! Вроде гуляющих, эти дачники… появятся, насорят на земле — и нет их… А ты после ихнего житья разбирай, подметай… (Громко, с досадой стучит трещоткой и свистит. Кропилкин отвечает свистом. Пустобайка уходит. Калерия выходит и
садится под соснами, печальная, задумчивая. Прислушивается к пению, покачивая головой, тихо подпевает. С правой стороны в лесу раздается голос Пустобайки.)
Неточные совпадения
Завидев сквозь сети зелени зоркие окна кельи старца, Кожемякин снимал картуз, подойдя к людям, трижды в пояс кланялся им, чувствуя себя грешнее всех;
садился на одну из трёх скамей у крыльца или отходил в сторону,
под мачтовую
сосну, и, прижавшись к ней, благоговейно ждал выхода старца, простеньких его слов, так легко умягчавших душу миром и покорностью судьбе.
А Кожемякин прошёл к своим могилам и там
сел на скамью
под зелёный шатёр
сосны, пышно раскинувшей тяжёлые лапы, чисто вымытые дождями.
Двоеточие. Ничего и не скажешь, видно. (Справа из лесу идут Басов и Шалимов, раскланиваясь, проходят
под сосну,
садятся у стола, у Басова на шее полотенце.) Вот — и писатель с адвокатом идут… Гуляете?
Обиженный человек становился всё виднее, ощутимее Артамонову старшему. Осторожно внося на холм,
под сосну, своё отяжелевшее тело, Пётр
садился в кресло и, думая об этом человеке, искренно жалел его. Было и сладостно и горько выдумывать несчастного, непонятого, никем не ценимого, но хорошего человека; выдумывался он так же легко, так же из ничего, как в жаркие дни над болотами, в синей пустоте, возникал белый дым облаков.
Вышел из кельи его,
сел около неё на скамью
под старой
сосной — нарочно тут
сел, ибо на этой скамье выгоняемые и уходившие из обители как бы для объявления торчали. Ходит мимо братия, косится на меня, иные отплёвываются: забыл я сказать, что был пущен слух, якобы Антоний-то в любовники взял меня; послушники мне завидовали, а монаси барину моему, — ну и клеветали на обоих.
Отошли в кусты, и на маленькой полянке, среди молодых
сосен, Николай устало бросился в тень,
под деревья, а она, бережно разостлав по траве верхнюю юбку,
села рядом с ним, нахмурив густые тёмные брови и пытливо глядя в лицо его небольшими карими глазами.
Стояло такое же солнечное и теплое утро, как и тогда… Он
сел под одну из
сосен вала и смотрел вдаль, на загиб реки и волнистое нагорное прибрежье. Как-то особенно, почти болезненно влекло его к знакомству с Аршауловым.